Бирон - Страница 111

111

— Молчи, молчи, Данило Иваныч, — произнес Чаплыгин, желая прервать этот разговор. — Поживем — увидим.

Макшеев молчал. Он вообще не занимался политикой. Ему было всегда хорошо; но под влиянием Шастунова и Дивинского он мало-помалу смутно начал понимать, что что-то следует изменить, что надо как-нибудь обезопасить себя от какого-нибудь Ваньки. Как это сделать, он не знал, да и не хотел рассуждать об этом.

«Там разберут!» — думал он, разумея под словом «там» членов Верховного тайного совета, особенно фельдмаршалов, о подвигах которых слышал еще в детстве.

Сидевший рядом с Новиковым молодой поручик что-то тихо стал шептать ему на ухо. Новиков нетерпеливо передернул плечами и встал.

— Ужо потолкуем, — резко произнес он.

С конца стола к Макшееву подошел юный гвардейский офицер.

— Мы, кажется, знакомы уже, — произнес он. — Я Преображенского полка Иван Окунев.

Вглядевшись в лицо юного прапорщика, Макшеев сразу узнал его. Вообще надо сказать, мало было в Москве гвардейских офицеров, которых не знал бы Макшеев. То в остерии, то на парадах при покойном императоре, то в каких-нибудь веселых местах, а то и в дружеской компании на частых пирушках он перезнакомился почти со всеми.

— Как же, как же, — отозвался Макшеев. — Знаю, знаю, помню. На крещенском параде рядом стояли.

Он дружески пожал руку прапорщику.

— Еще мы встречались у Петра Спиридоныча, — сказал прапорщик.

— У Сумарокова? — спросил Макшеев, пристально глядя на Окунева.

— Да, — ответил Окунев. — Мы с ним ведь оба адъютанты у графа Павла Иваныча.

— Фью! — свистнул подвыпивший Макшеев. — Вот оно что! Вы счастливее вашего приятеля, — рассмеялся он.

Окунев недоумевающе и тревожно взглянул на него.

— Я давно не видел Петра Спиридоныча, — сказал он, бросая быстрый взор на прислушивавшегося Чаплыгина. — Вы что-то знаете? Разве с ним случилось несчастье?

— Ну что, коли вы друг его, — отвечал Макшеев, — вам скажу. Друг ваш арестован в Митаве…

— Арестован! — в один голос воскликнули Окунев и Чаплыгин.

— Да, — продолжал Макшеев. — В Митаве. Чем бедняга провинился, про то знает Василь Лукич, только заарестовали его.

Побледневший Чаплыгин низко наклонился к Макшееву.

— Алеша, — сказал он, — не утаи, что знаешь. Друг нам Сумароков.

— Ей-ей, ничего не знаю, — ответил Макшеев. — Не успел ничего узнать. Как выехал из Митавы, так и встретил его.

И в кратких словах он передал все, что знал.

— Я обо всем уже доложил князю Дмитрию Михайлычу, — закончил он.

Окунев сидел как опущенный в воду. Чаплыгин, бледный, в волнении, пил стакан за стаканом. И Окунев и Чаплыгин хорошо знали, зачем был отправлен в Митаву Сумароков, и знали, что теперь грозило ему, а с ним вместе и Ягужинскому, и всем близким к нему людям.

Кавалергарды хорошо знали графа Павла Ивановича, а Чаплыгин был одним из самых энергичных офицеров, имевшим большое влияние на своих товарищей. С домом Ягужинского его связывали давние дружеские отношения, существовавшие между его отцом и графом. Отец Чаплыгина был сенатором и умер незадолго до кончины императрицы Екатерины. Так же, как и Ягужинский, он ненавидел Меншикова и по мере сил противодействовал ему, в числе немногих, наряду с Ягужинским. После его смерти Ягужинский принял под свое покровительство сына Ивана и сумел привязать его к себе. Ягужинский был сильным и властным человеком, и все окружающие считали его положение непоколебимым.

Чаплыгин, веря в его могущество и значение, благодарный ему за оказанное покровительство, естественно, был на его стороне. Также и Окунев, избранный Ягужинским в адъютанты.

Судьба этих офицеров оказалась связанной с судьбой графа. И Окунев, и Чаплыгин отлично уяснили себе, что значит арест Сумарокова. Но к чести их надо сказать, что ни тот ни другой ни на миг не подумали покинуть Павла Иваныча и примкнуть к победителям. Кроме того, они верили в ум и находчивость графа.

Окунев встал и, наклонясь к Чаплыгину, быстро шепнул ему:

— Теперь я должен быть при нем.

Чаплыгин кивнул головой.

Окунев отошел, замешался в толпе офицеров и через несколько минут незаметно скрылся.

Шум в остерии рос.

— Заприте двери! Никого больше не пускать в остерию, — крикнул кто-то.

Марта уже и сама тревожилась. Безнадежно махнув рукой, она заперла двойные двери.

В одном углу, окруженный офицерами, Новиков громко говорил, размахивая руками:

— Мы тоже хотим своей доли. Пусть верховники призовут нас, и мы скажем, чего хотим. Мы не отдадим им в руки всей власти! Мы хотим жить не по их указке! Для них все — власть, слава! Над ними — никого! Кто может обуздать их своевластье? Никто! Не надо нам их, злобных олигархов! Пусть все вершит общенародие!..

— Пусть тогда сама императрица позволит нам сказать, Чего мы хотим! — протискиваясь к Новикову, кричал бледный молодой офицер.

— Молчи, Горсткин, — остановил его другой офицер.

— Да как они смели избрать императрицу! — кричал в другом углу залы высокий офицер. — Кто право им дал? Они «выкрикнули» императрицу, как бояре — Василия Шуйского. А что вышло из того? Нет, выбирать так общенародно, как выбирали Михаила Романова…

— Перехватать бы их, да и делу конец, — послышалось чье-то замечание…

— Подождем приезда государыни, там виднее будет, — послышался чей-то примирительный голос.

Шум стоял невообразимый. Суровая Марта беспокойно поглядывала вокруг. Хотя двери были заперты, но, наверное, шум был слышен и на улице. Среди азартных споров то и дело слышался звон стаканов и бутылок, сопровождаемый криками:

111