— То, что я желал сказать вам, ваша светлость, носит характер конфиденциальности, и поэтому я желал бы иметь честь беседовать с вами без свидетелей.
Анна Иоанновна обратилась к Бирону:
— Мой милый Эрнст Иванович, будьте добры поднять мой носовой платок. — Слова «мой милый» она особенно подчеркнула, а затем, снова обращаясь к Морицу, продолжала: — Вы говорите о беседе без свидетелей? Это к чему же? Как вдовствующая герцогиня Курляндская, как русская царевна, я совершенно не вмешиваюсь ни в какие политические дела, а потому не вижу причины делать секрет из наших разговоров.
Мориц заскрежетал зубами.
«О, это уж слишком! Quelle mouche a pique cette vache russe?» — подумал он, после чего резко спросил:
— А разве, кроме политических тем, нам не о чем говорить, ваша светлость?
— Не о чем.
— А почему же на днях там, в вашем будуаре и в вашей гостиной, вы более чем любезно беседовали со мной о предметах, совсем не относящихся к политике? — злобно вырвалось у «царственного авантюриста».
— Наглец! — довольно явственно прошептал Бирон.
Он побледнел и сделал резкое движение по направлению к своему врагу и сопернику.
Однако. Анна Иоанновна властным взглядом остановила своего тайного фаворита и твердо произнесла:
— Вы ошибаетесь: я с вами не говорила там, граф!
Злобный, сардонический хохот Морица прокатился под мрачными сводами тронного зала замка Кетлеров.
— Как? Вы станете это отрицать, ваша светлость? — нахально взглянув в лицо русской царевны, воскликнул иностранный «прынц».
— Стану. Безусловно.
— А-а! — весь дрожа от бешенства, продолжал Мориц. — Так, так!.. Вы правы: вы говорили не со мной, а с каким-то таинственным доктором? Ха-ха-ха!
— Вы и тут ошибаетесь, ваше сиятельство, я говорила не с доктором, а…
Анна Иоанновна приподнялась и выпрямилась во весь рост. Царственная осанка, которой впоследствии любовались в ней чужеземцы, сказалась и теперь.
Жуткое молчание, точно грозный предвестник бури, воцарилось в зале. И только свечи бесстрастно горели в диковинных, чудных люстрах. И этот трепетный, красновато-желтоватый свет накладывал какие-то таинственные блики на лица присутствующих.
Наконец Анна Иоанновна громко, резко бросила прямо в лицо своему «жениху»:
— Я говорила тогда не с доктором, а с лукавым искателем приключений, скрывшим от меня свое истинное происхождение!
Мориц отшатнулся.
— Что?! — воскликнул он, бросаясь к ступеням герцогского трона с рукой на эфесе шпаги.
— Осторожнее! — крикнул Бирон, тоже хватаясь за шпагу. — Не всякий может подходить столь близко к священным ступеням трона, хотя бы и не королевского. Назад!
— Встаньте на ваше место, обер-камер-юнкер! — крикнула Анна Иоанновна и снова обратилась к Морицу: — Да, ваше сиятельство, там, у себя в будуаре, я полагала, что говорю с человеком, чье происхождение безупречно. Там русская царевна и герцогиня видела в своем госте принца чистой крови, с которым она может связать себя узами брака. Но вот сегодня я узнала, что не имею права вступить с этим человеком в брак потому, что он, этот брак, может покрыть несмываемым бесчестием и меня, и все Российское государство.
Мориц зашатался на месте.
— Кто, кто осмелился сказать это и почему? — хрипло вырвалось у него.
— Вы любопытствуете узнать: кто? Извольте, я скажу: его светлость князь Меншиков. А почему… вам и это угодно слышать?
Мориц стоял как окаменелый.
— Потому что этот человек… что вы, ваше сиятельство, изволите быть рождены от незаконной матери, от метрессы вашего отца, — продолжала герцогиня, спустившись со ступеней «трона». — Вы обманули меня, Мориц, скрыв тайну вашего происхождения… и поэтому я… я возвращаю вам данную мною клятву быть вашей супругой. Советую вам в дальнейших поисках знатных невест быть более откровенным с ними. Прощайте!
И, гордо кивнув головой вконец ошеломленному претенденту на курляндский престол и на свою руку, Анна Иоанновна, сопровождаемая смертельно бледной гофмейстериной, баронессой фон Клюгенау, величественно вышла из зала.
Секунда, другая… Мориц провел дрожащей рукой по пылающей голове и тихо-тихо, колеблющейся походкой пошел к выходу.
Бирон торжествующе глядел ему вслед.
Свидание Бестужева с Меншиковым состоялось в час ночи в Риге, в тот же самый день, когда у светлейшего была и Анна.
Тут же присутствовал и князь Василий Лукич Долгорукий.
— Вы что же это, любезнейший Петр Михайлович, изволили заварить в Митаве? — резко напустился на резидента всесильный вельможа. — Как вы могли допустить избрание Морица герцогом, раз вам было ведомо, что это не угодно государыне и вредно русским интересам?
Бестужев не растерялся. Старый дипломат проснулся в нем.
— Ваша светлость, вам должно быть известно, что я не имею права руководить волей и желанием сейма, — спокойно ответил он.
— Сейм! Что вы мне толкуете об этих пустоголовых баранах! Выбирают не они, а те, кто ими руководит… А ваше дело, как дипломата, заключалось в том, чтобы склонить и маршала, и канцлера в нашу пользу.
Бестужев повернулся к Долгорукому:
— Благоволите, ваше сиятельство, передать его светлости суть вашей сегодняшней беседы с депутатами.
Долгорукий обратился к светлейшему:
— Ваша светлость! В силу данной мне инструкции я представлял ваше имя и имя герцога Голштейнского, а о гессен-гамбургских князьях еще не упоминал. Когда я беседовал сегодня с курляндцами, они мне прямо заявили, что ни вас, ни герцога Голштейнского избрать они не могли по нескольким причинам. Во-первых, вы — неведомый для них кандидат, а герцог слишком еще молод, ему всего тринадцать лет. Во-вторых, — и это главное — об имени вашей светлости по киршпилям нигде упомянуто не было. Стояло только одно имя Морица, — вот почему они его и выбрали. Теперь депутаты изменять свой выбор не намерены. Они считают, что поступили весьма благоразумно, избрав Морица, так как в противном случае Речь Посполитая разделила бы Курляндию на воеводства. Я, ваша светлость, объявил им, что если они не учинят новых выборов и не отвергнут Морица, то с ними будет поступлено иным образом, весьма для них суровым.