— Ну и тебя теперь опрыснем! — улыбнулся «доктор» и стал обливать часового огромной струей.
Какой-то особенно противный, удушливо-сладкий запах распространился по комнате.
— Я думал, что пахнуть будет хуже! — воскликнул один офицер.
— Действительно, карболка благоухает куда ядовитее!
— А это что же за средство, доктор? — вмешался третий офицер.
— Новое средство, господа, — усмехнулся Бирон. — А теперь посидите спокойно… так полагается! — предложил Бирон, а сам незаметно всунул себе в обе ноздри куски ваты…
— Ах! — послышался испуганный голос одного из офицеров. — Что это со мной? Мне дурно!.. Голова кружится.
Он хотел вскочить, но не мог — точно какая-то непреодолимая сила властно парализовала его ноги. Он хотел крикнуть — но не мог: голоса не было.
— Что… что с тоб… с тобой?.. — попытался подняться другой, чтобы прийти на помощь товарищу, но, едва приподнявшись, он так же бессильно опустился на стул, причем его глаза сомкнулись, а по всему телу пробежали судороги.
Часовой как стоял, так и свалился на пол.
Путь был свободен. Бирон помчался к своей Анне Ивановне.
После чудесного появления несчастной баронессы Клюгенау в замке старых Кетлеров герцогиня Курляндская совсем преобразилась. Изнывавшая дотоле от скуки, так как с ней не было Бирона и «иного какого развлечения», Анна Иоанновна вдруг нашла живой предмет, на который могла изливать избыток «нежности» своей души, отравленной желчью, или — как она любила выражаться — «печеночной горечью». Она окружила Клюгенау самым внимательным уходом, в котором та уже, собственно говоря, и мало нуждалась, так как находилась в последнем градусе скоротечной горловой чахотки.
Неизвестно, что заставило ожесточившуюся Анну Иоанновну столь милосердно отнестись к своей сопернице, но она поместила ее рядом со своей спальней и находилась при ней безотлучно.
Доктор ее светлости два раза навещал страдалицу. Он первый и признал в таинственной гостье замка блестящую баронессу Эльзу фон Клюгенау.
— Как?! — отскочил он от ее кровати. — Это вы, баронесса?
— Да, я… Но ради Бога, тише, доктор!.. Здесь никто не должен знать, что эта умирающая женщина — изгнанная и сосланная гофмейстерина.
Слезы выступили на глазах доктора.
— О, бедная, бедная баронесса! Что они сделали с вами!.. — невольно вырвалось у добряка. — Какое варварство!..
Клюгенау попыталась было ответить что-то, но не могла: припадок страшного кашля потряс ее грудь, плечи.
— Я скоро умру, доктор? — спросила она, отдышавшись.
Доктор отвернулся и пробормотал:
— Бросьте думать об этом, баронесса! Я вылечу вас, поставлю на ноги…
Печальная улыбка тронула бескровные губы умиравшей.
— Не надо утешений, мой добрый доктор! — сказала она. — После того, что я перенесла, смерть для меня — улыбка счастья.
В эту минуту в комнату вошла Анна Иоанновна.
— Ну что, доктор? Как поживает наша больная? — громко спросила она.
Она только что отобедала и потому была весьма изрядно возбуждена. Привыкшая и всегда пить довольно неумеренно, Анна Иоанновна на этот раз постаралась особенно. От нее несло запахом вина и ее излюбленными духами (мускусом). Своей огромной, пышной фигурой она заполнила пространство небольшой комнаты.
— Эта почтенная дама очень серьезно больна, ваша светлость, — угрюмо ответил доктор.
— Это не прилипчиво? — опасливо спросила будущая императрица.
— Нет, не беспокойтесь: вашему драгоценному здоровью не угрожает ни малейшая опасность.
Умирающая баронесса опять закашлялась. Анна Иоанновна склонилась над ней и охватила ее исхудавшую шею своими пухлыми руками. И вдруг огромная струя алой крови вырвалась из широко раскрытого рта Клюгенау и залила весь корсаж герцогини.
— Ай! — закричала та в испуге, отшатываясь от баронессы, и ее лицо вмиг побледнело, а глаза широко раскрылись. И тотчас же она, смятенная, вышла из комнаты умиравшей.
— Кровь! Опять кровь! — вырвалось у нее.
Вечером Анну Иоанновну стало неудержимо клонить ко сну. Однако только что она прилегла и стала забываться тревожным сном (ее в последнее время мучила бессонница), как вдруг дверь ее спальни распахнулась.
Анна Иоанновна вскочила в испуге и крикнула:
— Кто это? Кто здесь?
— Верноподданный вашего императорского величества! — прозвучал голос.
Герцогиня схватилась за сердце и затрепетала: «Господи! Что это? Да ведь это — голос моего Эрнста!»
— Эрнст! Дорогой! Это ты?! — крикнула она, а затем, вглядевшись в вошедшего, она при свете фонаря различила фигуру своего фаворита и бросилась к нему.
Бирон отшатнулся с каким-то чисто актерским пафосом и громко произнес:
— Ни с места, ваше величество!
Анна Иоанновна всплеснула руками:
— Да ты что, Эрнст? Рехнулся в Москве, что ли? Какое «величество»?
— Нет. Я не сошел с ума, хотя от радости за вас это было бы и неудивительно. Я… я привез вам корону, императорскую российскую корону!
У герцогини вдруг задрожали ноги.
— Что ты говоришь? — пролепетала она. — Так ли я слышу? Ты привез мне корону императрицы?
Бирон опустился перед герцогиней на одно колено и ответил:
— Да, ваше величество. Если это еще официально не случилось, то это случится завтра-послезавтра. Избрание вас в императрицы решено; дело остается за вашим согласием и за вашей подписью.
Анна Иоанновна бессильно опустилась в кресло; кровь бросилась ей в голову.